...И ЧЕМ ВСЕ КОНЧИЛОСЬ

– Ты игрок, – сказала девушка геймера, вздрагивая распухшими губами, – и промакивая мятым платочком серые от туши слезы. – Ты хоть там-то...

– Ну что ты, – отвечал отловленный-таки военкоматом и забритый в армию геймер из дверей вагона. – Я вернусь... О’кей? Я обязательно...

...Лязгнули двери.

Мятая банка из-под джина стояла стояла рядом с клавиатурой; на третий день он не выдержал – взял банку двумя пальцами и отнес на лестничную площадку, в мусоропровод.

Обыскать шкафы и ящики в квартире он решился уже вечером первого дня. В квартире обнаружились деньги – немного, как оказалось, но все же; из ценных вещей были только телевизор и компьютер, в котором сгорело все, что могло гореть – содержимое процессора стало единым слитком металла и пластмассы.

На второй день он сходил-таки в магазин – вот еды в доме не было, если не считать хлеба и консервов. Снимая ключ с гвоздика в стене у входной двери, обернулся. Входная дверь ему не нравилась – хилая, плечом выбить... А впрочем, какая дверь удержит ТОГО, если он захочет уйти?

– Ты, пожалуйста, никуда не девайся, – сказал он уже из дверного проема. – Я же тебя не держу. (Старался держать лицо каменным – хотя враг из комнаты не мог видеть.) Просто мне хотелось бы попрощаться.

Из комнаты не ответили.

...Той же ночью небо взорвалось салютом – на нее пришелся какой-то крупный местный праздник. Во дворе, среди освещаемых вспышками сугробов, водили хоровод вокруг дерева, опутанного проводами в цветных лампочках.

...Шел четвертый день. Парень с желтыми взъерошенными волосами сидел в комнате на подоконнике – с ногами, обняв колени. Смотрел в окно. Ему не нравился этот город, состоящий словно бы из одних грязных катакомб дворов и подворотен; серое небо, снег и слякоть, и неожиданно глубокие лужи, в которые срываются ноги... Он включал телевизор, только чтобы убедиться, что в этом мире есть места поприличнее.

– Если ты хочешь, я уйду, – сказал он. – Я разберусь, где жить.

Сзади молчали. На железный карниз шлепались снежинки – крупные, мокрые и тяжелые, как плевки.

...Его воспоминания об этом мире начинались с коридора – тесного и темного, в котором он вдруг оказался – шатающийся, задевающий мечом углы и косяки, – и изрубленное тело на его руках заливало кровью деревянный пол.

На выключатель он наткнулся. Затылком; белая круглая клавиша, желтый электрический свет... И в этом свете он смотрел, как затягиваются вражеские раны – закрываются на глазах... срастаются... и шрамы, сперва темные и пухлые, истончаются, сглаживаются, светлеют... И исчезают совсем.

В дверь комнаты он пролез боком – стараясь не задеть косяки ни чужой головой, ни чужими коленями; задел-таки носками сапог. Серебристые волосы едва не мели пол.

Вместо кровати на полу лежал матрас; одеяло в изжелта-сером от грязи пододеяльнике он ногой сбросил на пол. И пнул подушку – в того же цвета и той же степени свежести наволочке. И, поддев носком ботинка, содрал простыню. Уложил врага прямо на матрас; черная кожа, ремни и пряжки... осунувшееся, обескровленное, бледное до синевы лицо.

Он сидел рядом. На краю матраса; прижав пальцы к чужой шее под ухом, щупал пульс. Пульс был.

...Враг так и провалялся эти четыре дня – поднимаясь только по крайней необходимости. Он едва держался на ногах. То ли кровопотеря, то ли шок; ладно, хоть чистое белье в этом свинушнике нашлось. Похоже, эта сволочь жила за своим электронным ящиком и спала за ним же...

И ползли по циферблату стрелки, сохли на тарелке нетронутые бутерброды; победитель выкручивал половую тряпку – журча, лилась в белый пластмассовый тазик бурая от крови вода. На полу в коридоре все равно остались пятна – кровь впиталась в паркет.

Враг лежал лицом к стене, игнорируя все попытки начать разговор. За эти дни он сказал едва несколько слов.

И победитель боялся подойти; высшие силы ниспослали ему раскладушку, висевшую почему-то на стене в туалете – над унитазом. И, лежа в темноте без сна – под собственной курткой, – он слушал, как враг во сне ворочается, изредка бормоча невнятное, и, будто всхлипывая, сквозь зубы тянет воздух, – и все закутывается, все натягивает и натягивает одеяло...

Он укрыл врага курткой – поверх одеяла. Тому это не помогло, а спать в одной безрукавке было холодно.

...Он смотрел в окно. Снег падал; ему казалось, что от его последних слов в комнате висит эхо.

Если ты хочешь, я уйду. Сгину сию секунду; если ты хочешь...

– Лучше не уходи, – тихо сказали с матраса.

Он медленно обернулся.

– Как хочешь...

Как ТЫ хочешь; да я... Потому что если тебе не надо, чтобы я сгинул сию секунду и на веки вечные – значит, не все так плохо на этом свете...

...Горела сувенирная свечка – кажется, единственная красивая вещь в этой квартире. В стеклянной, совершенно настоящей на вид пивной кружке горящий фитиль торчал из желтого и прозрачного, с пузырьками и шапкой пены. Победитель сидел на краю постели, и голова побежденного лежала у него на коленях. Сплетенные пальцы; чужая кисть в его ладони казалась хрупкой – длинная и узкая, вены, выступающие косточки на запястьях...

– А ты вырос, – сказал враг – спокойно. И – помолчав: – Поцелуй меня, а?

И было страшно спугнуть. Я его знаю – таким, как он, в каждой попытке сближения чудится покушение на ихнюю драгоценную свободу личности, и на какое-нибудь там “Ты мой” реакция бывает мгновенна и неадекватна...

Он нагнулся – решившись. Чужие губы были сухими. И едва шевельнулись в ответ.

– И что ты здесь собираешься делать? – безнадежно спросил враг, когда они оторвались друг от друга.

– Не знаю, – ответил он, глянув в сумрачное окно. – Наверно, жить.

Памятник был – серого мрамора. И еще не успела выцвести фотография под вмурованным в мрамор прозрачным пластмассовым овальчиком.

– А я замуж выхожу, – грустно сказала бывшая девушка геймера. – Ты не обидишься, Игрок?

Она сидела на мокрой лавочке – на подстеленном полиэтиленовом пакете. Поднялась – подошла, увязая каблуками; остановилась над могилой.

...А день был – седьмое марта. Снег падал в грязь, и в городе уже охапками продавали мимозу.

Она стояла, опустив голову.

По кладбищенской дорожке шли – трещал ледок под ногами; шаги приблизились и смолкли. Помедлив, она обернулась.

За оградкой стояли двое парней. Один встрепанный – прямо панк; и второй, повыше, со странно яркими глазами, – что-то совсем экзотическое, длинные светлые, с голубизной даже волосы – будто седые... но не седые же?..

Стояли. Смотрели.

8 марта 2002 г. – 14 марта 2002 г.